Шатров николай. Краткая биография: Шатров Николай

(1929 - 1977)

Жил в различных городах Союза, потом в Москве. При советской власти не публиковался. Входил в круг СМОГа. В период перестройки появились публикации его стихов в журналах. Изданы три книги.

Н иколай Шатров, по глубочайшему моему убеждению, - один из наиболее значительных русских поэтов.

Такого же мнения многие весьма достойные наши современники, давно постигшие печальную науку терпения и ожидания, бережно хранящие шатровские тексты и твёрдо верящие в их издание.

Звезда первой величины, Шатров непременно вернётся в родную литературу, хотя, впрочем, никуда из неё и не уходил.

Ушёл он только из жизни.

Стихи же его обладают такой светлой энергией, поле воздействия их видится столь обширным и мощным, что, полагаю, им суждены и долгая, прекрасная жизнь, и более счастливая, нежели у поэта, судьба.

Подобные сентенции могут озадачить, а то и просто огорошить.

Факт, казалось бы, сотканный чуть ли не из воздуха.

Кто таков? Где, когда жил? Где, собственно, почитать его стихи?

Изданных, пусть небольших, пусть с въевшимися всем давно в печёнку искажениями строк и купюрами, сборников - нет. Более того, нет даже редких, но всё-таки публикаций в периодике.

Между тем это реальный человек, чьё творчество пришлось на три не самых радостных десятилетия, с послевоенных сороковых по 1977 год.

Что же, ещё одна загадка? Вновь читатель у себя дома, в России, вынужден заново открывать то, что могло быть, при другом стечении обстоятельств, воспринято и наверняка поддержано им вовремя?

Увы, это так. И случай этот - не единичен.

Присутствие тайны всегда томит, тревожит, побуждает к деянию, к проникновению в суть явления.

Следует напомнить, что тайна творческой личности у нас в стране стала синонимом подвига и оплачена, как правило, жизнью.

Хочется надеяться, что подлинная картина отечественной литературы будет восстановлена.

Для этого надо издавать тексты.

И тогда из ужаса сталинщины, из хаоса хрущёвской псевдооттепели, из мглы брежневского безвременья возникнут фигуры подвижников, наших сограждан, с невероятными нередко, а чаще с внешне обычными биографиями, но с изломанными судьбами, все свои творческие и физические силы отдавших, а порою и жизнь положивших во имя русского Слова.

Если вспомнить мифологических трёх китов, на которых якобы держится земля, и сопоставить их, даже в плане абсурда, с китами, так сказать, ряжеными, - тремя упомянутыми главами государства нашего, на коих оно, балансируя, держалось, то крайне важным окажется предложенный Шатровым вариант мифа, оборачивающийся проницательным осознанием действительности: «О, да воскреснет всех усопших прах! Пусть смерть с косой сидит на черепах их. Не шар земля, она - на трёх китах, придуманная Богом черепаха. Кит первый - верность. Мужество - второй. А третий - бесконечная надежда. Сто тысяч раз глаза мои закрой - сто тысяч раз любовь откроет вежды».

Ставший ещё при жизни легендой, Шатров, несмотря на вышедшую через двадцать лет после его смерти, в США, книгу его стихов, и намного позже - две книги стихов, изданные на родине (содержащие, к сожалению, лишь малую часть того, что сделал он в русской поэзии), остаётся легендой до сих пор.

По многовековой русской традиции стихи его доселе ходят по стране в списках, и число таковых всё увеличивается.

Н иколай Владимирович Шатров родился в Москве 17 января 1929 года.

Отец поэта, знаменитый в своё время врач-гомеопат В. А. Михин, образованный, уважаемый человек, дружил со многими известными, и даже в той или иной мере значительными в российской истории людьми, например, с Луначарским.

Мать, в молодости - красавица, актриса, жившая интересами театра, но ещё и светская дама, женщина яркая, пользующаяся успехом в обществе, позже - заслуженная артистка республики О. Д. Шатрова, была на тридцать лет младше отца.

Вместе родители прожили недолго. Фамилия у Николая материнская. Предки его по отцовской линии, Михины, из древнего княжеского рода, вели свою родословную от Ивана Калиты.

Детство поэт провёл в Москве и в городах средней полосы России. Мать вместе с сыном кочевала по разным местам и поселилась наконец на Урале, в Свердловске, став директором драматического театра.

В 1941 году поэт эвакуировался с матерью в Семипалатинск, где, закончив среднюю школу в 1945 году, поступил в педагогический институт, одновременно работал в областной газете «Прииртышская правда» литсотрудником.

Был откомандирован на учёбу в Алма-Ату, на факультет журналистики Казахского Государственного университета, два курса которого окончил в 1948 году.

В 1950 году вернулся в Москву и был принят вне конкурса в Литературный институт имени Горького на отделение поэзии, но из-за болезни учёбу вынужден был оставить.

Затем учился в MГУ на факультетах журналистики и философии.

Светлый образ отца, с которым так рано был он разлучён и который всё же успел оказать на него огромное влияние, поскольку личностью был выдающейся, Шатров берёг в памяти до последних дней.

От матери у него - врождённый артистизм, неудержимая страсть к перемене мест, к постоянному, необходимейшему, всегда творческому, полнокровному общению с людьми, и особенно с людьми незаурядными, поднятому им до высоты искусства.

На смену вузам и довольно хаотичной учёбе в них как-то само по себе, как нечто само собой разумеющееся, пришло постоянное, никогда не прекращавшееся, широчайшее по кругу интересов, тяготеющее к универсальности, целенаправленное, серьёзнейшее самообразование.

Приходилось, разумеется, ходить на службу, работать - сотрудником музея имени Скрябина и Третьяковской галереи и так далее. Должности эти были, как правило, малооплачиваемыми, никакой радости от вынужденной трудоустроенности, только отнимающей золотое время, разумеется, не было. Впрочем, радость была - иного рода, от общения с работавшими в этих учреждениях некоторыми замечательными людьми.

С тихи Шатрова, которых очень много и которые с годами становились всё сильнее — не публиковались. Не вписывался он ни в советскую действительность, ни в официальный «литературный процесс». На фоне всяких преуспевающих приспособленцев и деляг, числящихся почему-то поэтами и прозаиками, выглядел он этаким рыцарем, пришедшим в чуждую для него реальность из времён Возрождения, со своими-то понятиями о чести, о долге, о поведении, о позиции поэта, об ответственности за слово, - и выглядел, разумеется, чужаком и по меньшей мере странным человеком в любой из волчьих литераторских стай.

Случай публикации где-то в периодике некоторых его переводов поэзии народов СССР - чуть ли не единственный.

Дружба с полярными по своей сути людьми - замечательным пианистом В. Софроницким и поэтом Николаем Глазковым - скрасила годы становления.

В дальнейшем круг его друзей, по мере известности среди ценителей поэзии, расширялся - и, следует подчеркнуть, состоял он из людей достойных.

Попытки издаваться, изредка, от безвыходности, от отчаяния, от желания всё-таки попробовать, рискнуть, на авось, на удачу, в которую с возрастом в общем-то, можно признаться, почти и не верилось, предпринимаемые, неизменно бывали тщетными.

Время поддерживало функционеров, но не поэтов.

Полярные события и повороты судьбы стали делом привычным. Борис Леонидович Пастернак высоко оценил поэзию Шатрова и по-человечески поддержал его, чем помог духовному росту, а вот Леонид Мартынов отказал в помощи.

Издатели отвергали стихи, а знатоки сразу приняли их и помогали Николаю, как могли, чтобы ощущал он, что есть у него своя среда, чтобы не отчаяться вконец, чтобы суметь выдержать все невзгоды, попросту - выжить. Вынужденный где-то служить, как-то зарабатывать на хлеб, то есть вынужденно быть привязанным к месту, что его тяготило, а потом и угнетало, Шатров, пусть и нечасто, лишь тогда, когда удавалось, когда выпадала такая вот счастливая возможность, старался использовать любой повод, чтобы обязательно куда-нибудь уехать, в тот же Коктебель, потому что «без моря русскому нельзя», раскрепоститься, ощутить хотя бы кратковременную свободу.

Позже, ценя время и независимость, он сознательно предпочёл полуголодное существование неиздаваемого поэта приспособленчеству любого рода.

П ознания Шатрова в разных областях - от философии, религии, истории до медицины, магии, оккультных наук, от литературы до техники - были феноменальными.

Он обладал даром исцеления, и я знаю спасённых им от тяжёлых недугов людей.

Он мог предугадывать будущее, и тому есть множество свидетельств.

Блистательный собеседник, он буквально завораживал присутствующих.

Его любили женщины, причём так преданно, пылко и возвышенно, что в наше чёрствое время это может показаться поистине сказкой. Однако так всё и было. Шатровские дамы прежних лет память о нём хранят в своём сердце и до сих пор.

Дружбой с ним гордились писатели и учёные, музыканты и художники, рабочие и сельские жители. Всё это были люди разных поколений, различных жизненных интересов, творческих установок и личных свойств, но все без исключения они находились под гипнотическим воздействием, под невероятным обаянием личности Шатрова. Все они, при случае, охотно, с восторгом, граничащим с изумлением и почтением, вспоминают о Николае.

Он очень много, всегда, где бы ни находился, читал. Круг его чтения был столь широк, что некоторые даже удивлялись, как он всё это усваивает.

Но он ещё и писал стихи.

И с каждым новым периодом стихи становились всё глубже. Традиционные для русской поэзии линии философской и медитативной лирики Шатров укрупнил, наполнил новым смыслом, создал собственную поэтику, структура которой сложна, многозначна, ибо каждая вещь для него - резюме, сгусток, концентрация, результат человеческого, личного опыта и опыта духовного, и оставил нам свой эпос, свою летопись времени, в котором жил - около трёх тысяч стихотворений и поэм.

Феномен Шатрова - в его земной позиции, в огромном, развитом им даре, в максимальном приближении к истине.

Р адость открытия поэзии Шатрова не должна заслонять трагедии его жизни, трудного пути.

Вдосталь было срывов, сомнений.

Мнимым выходом из невыносимого положения хорошо знающего себе цену, но не укладывающегося в примитивные рамки официоза и не желающего ломать себя поэта, бывал алкоголь, после, надолго, отказ от него, упорная, неистовая работа.

Живое общение с понимающими людьми поддерживало, но не спасало.

И только поэзия давала «бесконечную надежду». Смерть свою он предвидел, был к ней готов.

В последний год жизни очень много писал, привёл в порядок рукописи.

Сердечный приступ настиг его в конце марта 1977 года, в крохотной однокомнатной квартирке на пеpвoм этаже блочного дома, забитой бумагами, книгами, картинами, рядом с Москвой-рекой, на тесно застроенном берегу которой в прежние годы вовсю распевали соловьи.

«Маргарита, отвори мне кровь!» - успел прохрипеть он жене. Врачи в больнице роковым образом ничего сделать не смогли...

Истинно русский человек, поэт высочайшего ранга, Николай Шатров оставил нам обширное, уникальное по значимости литературное наследство.

Издание и осмысление его - наш общий долг.

PS-45. В 2012-м году вышел документальный фильм режиссёра Наталии Назаровой, символично называющийся «Если бы не Коля Шатров». На сайте «Гильдия продюсеров России» эта лента анонсируется так:

«Фильм рассказывает о Николае Владимировиче Шатрове, поэте. Его имя малоизвестно широкому читателю - в своё время он плохо вписывался в “формат” советской поэзии. А в наши дни, когда интерес к поэзии, как таковой, практически сведён к нулю, о нём тем более не вспоминают.

А зря! Он был необычным человеком и своеобразным поэтом. И именно ему суждено было стать “крёстным отцом” романа Пастернака “Доктор Живаго”. Николай Шатров познакомил Бориса Пастернака с Жаклин де Пруайар, той самой слависткой, которая вывезла из СССР единственный экземпляр рукописи с авторской правкой».

Иллюстрации:

портрет Николая Шатрова;

фотокор газеты «Прииртышская правда» Владимир Дронов

и Рафаэль Соколовский.

(фото из архива Рафаэля Соколовского);

постер фильма «Если бы не Коля Шатров»

Неприкаянный покой

Николай Шатров

Николай Шатров (1929–1977) жил трудно, а писал легко и естественно - так дышат, так птицы летают: «Но ребра под кожей сам Бог натянул / Земле неизвестною лирой». Поэзия была смыслом его жизни, его судьбой. Мятущаяся душа, он исповедовался и обретал покой в творчестве - «твой неприкаянный покой» - так писал Шатров о своей музе в стихотворении, написанном в пятидесятые годы. Его стихи поражают открытостью, исповедальностью, но также и жесткостью, даже гневом и злостью - как в «Каракульче» и в «Неравном поединке» - об охоте на волков, написанном, кстати, раньше, чем более известное стихотворение Владимира Высоцкого:

Твердишь, что устал от работы…

А видел когда-нибудь ты,

Как били волков с вертолета

Прицельным огнем с высоты?

Однако стихотворение - не упражнение на тему охраны окружающей среды и не заканчивается возмущением против убийства волков - у вожака поэт учится достоинству и презрению к смерти:

Навстречу чудовищу, гордо,

В величье бессильной тоски

Зверь поднял косматую морду

И грозно ощерил клыки.

Он звал к поединку машину!

Врага, изрыгавшего гром!..

И даже такие мужчины

Шесть раз промахнулись по нем.

Когда его подняли в пене,

Сраженного выстрелом в пах,

Две желтые искры презренья

Еще догорали в зрачках.

Юношеские стихи Шатрова настолько безыскусны, что иногда несколько прямолинейны. Со временем он научился скрывать боль и соль труда между строк - швы стали незаметны. Так пришло мастерство, появилось умение подняться над собственной болью:

Каждый стих свой проверяй на юмор:

Не смешно ли простонала боль?

На смену прямолинейности пришла афористичность: «Нет мертвых форм, есть мертвые сердца». В ранних стихах Шатрова слышны были отзвуки Блока, Пастернака - это был камертон, по которому поэт настраивал свою лиру:

День склонил лебединую шею

В золотой лучезарной пыли…

Молодея и все хорошея,

Я приветствую солнце земли.

Возмужав, он начал спорить со своими учителями, - не плюя в источник и преклоняясь перед мощью предтеч:

Наследник небывалой мощи,

Чужое золото стихов -

Нетленные святые мощи, -

Я принял…

Николай Шатров!

Поверив в свой дар, поэт осознал и свою ответственность перед ним - ни разу не покривил душой, не сфальшивил. Были удивительные откровения: «Мне страшно самому от силы,/ Которую в себе ношу». Это не ложная скромность, а страх Божий. Названия его стихов - «Серый стих», «Голый страх», «Страшная весна» - лишнее тому подтверждение. Стихотворение о себе - «Николай Шатров» завершается смиренным двустишием:

Я путь продолжаю, великий немой,

Под стать безъязыкой России.

Стихи, написанные в конце сороковых - начале пятидесятых, особенно, если учесть, что Шатров был общительным человеком, охотно читал свои стихи и близким, и довольно дальним - были уже делом, равносильным подвигу: «За рубеж проклятого столетья/ Мы судьбой своей занесены», - писал он в 1951 г., а в стихотворении «Родине-Матери» 1958-го г. - прямая крамола, за которую можно было бы поплатиться и во времена так называемой оттепели:

Ты, огромная Родина, - больше Европы,

И сильнее Америки в тысячу раз…

Но погибнешь навек от святого потопа

Слез твоих сыновей, всех замученных нас.

Ты, огромная Родина, и плодороден

И бесплоден пред Богом твой проклятый край,

Ты, огромная Родина, - вроде уродин

Балаганных… Живи и скорей умирай.

В те годы Шатров часто бывал в «Мансарде окнами на запад», - квартире Галины Андреевой, где собирались независимые и не печатавшиеся поэты Леонид Чертков, Станислав Красовицкий, Валентин Хромов, о чем пишет Андрей Сергеев в интервью-воспоминании, опубликованном в «Новом литературном обозрении» (№ 2, 1993), добавляя, что они «стихи его вслух ругали, а на самом деле ценили». В 50–70-е гг. стихи Николая Шатрова были на слуху у многих, о них хорошо отзывались Пастернак, Антокольский, Сельвинский, С. Наровчатов, И. Эренбург, Арсений Тарковский и многие другие более удачливые собратья, однако ни известным, ни тем более удачливым Шатрова назвать нельзя. Сказать, что поэт был не замечен и обойден вниманием современников тоже нельзя: среди людей, постоянно с ним общавшихся и ценивших его как поэта, были Г. Г. Нейгауз, В. В. Софроницкий, композитор Л. Афанасьев, художники А. Н. Козлов, А. Г. Быстренин, Т. Маврина, поэты Н. Глазков, Ю. Куранов и очень многие поэты его поколения. При жизни Шатрова была, насколько мне известно, только одна публикация его стихов: в 1962 г. благодаря усилиям Г. Серебряковой удалось напечатать подборку в «Литературной России». У поэта были все основания писать о себе:

Меня от соблазнов уберегла

Моя непечатная слава.

Были посмертные публикации в «Континенте», где указали, что об авторе ничего не известно. В 44-м номере журнала «Огонек» за 1989 г. в «Поэтической антологии», которую вел тогда Е. Евтушенко, опубликовали стихотворение «Каракульча» в несколько сокращенном виде, в журнале «Новое литературное обозрение» (№ 2, 1993) было напечатано три стихотворения. Вот, пожалуй, и все, что предшествовало первой - посмертно вышедшей книге (Нью-Йорк, Аркада, 1995).

Задумывались ли мы над тем, чтобы было бы, если бы Осип Мандельштам издал свою первую книгу «Камень» не в 1913 г., когда ему было 22 года, и даже не в 1916, когда вышло второе издание этой книги, а скажем, в 40-летнем возрасте? Очевидно, и книга была бы в некотором роде анахронизмом, и творческая судьба поэта сложилась бы по-иному. Николай Шатров, кажется, и это предвидел, когда в 1954 году писал предисловие к - так и не увидевшей свет при его жизни - книге стихов:

Как разыскать тебя сквозь время;

И не навеки ли поник

В твоей душе - чужой поэме -

Мой замурованный двойник?

Но ты поймешь, что нет пространства,

Что вечность переходит в миг…

И я скажу: «Живи и странствуй,

Ты - ставшая одной из книг!»

Без стихов факты жизни поэта - биография, со стихами - судьба. Николай Владимирович Шатров родился 17 января 1929 г. в Москве. Мать поэта Ольга Дмитриевна Шатрова была актрисой, отец Владимир Михин - известным в то время врачом. Родители разошлись еще до войны, а отец впоследствии был репрессирован (вот почему Николай носил фамилию матери).

Во время войны театр, в котором работала мать, был эвакуирован, и до 1949 г. Николай путешествовал с труппой: Омск, Нижний Тагил, Березняки, Тюмень, Семипалатинск, Алма-Ата - такова география его юности. В Алма-Ате Шатров учился на филологическом факультете Казахского университета, откуда в 1949 г. перевелся в Литературный институт. Поэт, однако, пришелся не ко двору в этой «кузнице литературных кадров» и вскоре оставил институт. Говорят, знакомые литераторы давали ему подработать переводами с языков народов СССР, но под этими переводами всегда стояла фамилия «заказчика».

В 1960 г. Шатров поступил на должность смотрителя в Третьяковскую Галерею, чтобы избежать обвинения в тунеядстве. Работа тем не менее нравилась ему, его вдохновляла жизнь в окружении полотен и общение с искусствоведами и сотрудниками галереи, среди которых было немало незаурядных людей. Но поработал Шатров недолго: ранним февральским утром 1961 года, когда он направлялся в Третьяковку, в Лаврушинском переулке на него наехал снегоочиститель, шофер которого уснул за рулем. Чудом спасшись, Шатров пролежал три месяца в больнице с переломом шейки бедра и травмой правой руки, два пальца на которой пришлось ампутировать. Так в 32 года он стал инвалидом.

В этот период своего творчества от социальных проблем поэт переходит к метафизическим, его видение становится глубже, объёмней. Шатров был глубоко верующим человеком, не теряя при этом ни интереса к жизни, ни умения очаровываться ею:

Лишенный страшного всезнанья,

В дела чужие - не вникай!

Не обнажай воспоминанья,

В Ад превращающие Рай.

Стихи последних лет пронизаны предчувствием смерти: пророческий дар, как известно, сродни поэтическому. 28 марта 1977 года Николай Шатров перенес тяжелейший инсульт и 30 марта того же года в возрасте 48 лет поэт скончался. Он жил на износ, «на разрыв аорты» и прожил жизнь, не растеряв даров - в первую очередь, искусства любить и творить:

Райская песнь, адская плеснь,

Сердца биенье…

Юность - болезнь, старость - болезнь,

Смерть - исцеленье!

Скоро умру… Не ко двору

Веку пришелся.

Жить на юру… Святость в миру.

Жребий тяжел сей!..

Что же грехи? Были тихи

Речи и встречи…

Били стихи… Ветер стихий!

Ангел предтеча…

Как тебя звать? И отпевать

Ночь приглашаю.

Не на кровать, в зеркала гладь!

Только душа я!

Опыт полезен. Случай небесен…

Все на колени!

Детство - болезнь. Взрослость - болезнь.

Смерть - исцеленье.

Отпевание и похороны были назначены в церкви Новой Деревни, где священником был о. Александр Мень, духовный отец Шатрова. Как вспоминает ближайший друг Шатрова Феликс Гонеонский, отец Мень произнес надгробное слово, закончилась отпевание, была готова могила на кладбище при церкви, но вдруг староста церкви категорически запретила захоронение. Никакие уговоры, просьбы и даже слова о. Меня не помогли. Все закончилось тем, что гроб с телом покойного увезли в крематорий, а урна с прахом Николая Шатрова была тайком помещена вдовой поэта Маргаритой Димзе на могиле отца, героя Гражданской войны командарма Берзиня (не чекиста), похороненного на Новодевичьем кладбище. В те времена вход на это привилегированное кладбище разрешался только по спецпропускам, так что даже ближайшие друзья Шатрова не могли посетить эту могилу. Не смогли они и выполнить просьбу поэта:

Своей могилы у поэта нет. Это символично: поэт принадлежит всей земле. Книги поэта тоже до сих пор не было. Первая книга издана благодаря стараниям Феликса Гонеонского, вывезшего в США рукописные и машинописные тексты, а также начитанные поэтом магнитофонные пленки. Книга русского поэта, изданная в Америке, возвращается в Россию. Еще раз подтверждается то, что рукописи не горят.

Из книги Русские поэты второй половины XIX века автора Орлицкий Юрий Борисович

Николай Огарев Ю. Айхенвальд Из книги «Силуэты русских писателей» Бледный спутник блестящего светила, Огарев известен большинству русских читателей не сам по себе, а в ореоле Герцена, и он памятен не своими стихами, а как соратник последнего в борьбе за свободу,

Из книги «Трубами слав не воспеты...» Малые имажинисты 20-х годов автора Кудрявицкий Анатолий Исаевич

Николай Эрдман * * * Вечер насел петухом и скомкал Наседку зари, потерявшую перья. Языком отопру, как фомкой, Ваших глаз золотые двери я. И пока не набухнут розовым Звезд распушённые вербы, He устану соленые слезы Вам Ведрами губ

Из книги Тринадцать мнений о нашем пути [фантасты о мире, прогрессе и обществе] автора Романецкий Николай

Николай Романецкий Родился в 1953 году в Новгородской области. В 1977 году окончил Ленинградский политехнический институт по специальности «инженер-металлург». В студенческие годы играл на бас-гитаре в вокально-инструментальном ансамбле, писал тексты песен, пробовал свои

Из книги Мысль, вооруженная рифмами [Поэтическая антология по истории русского стиха] автора Холшевников Владислав Евгеньевич

Из книги Пощечина общественному вкусу автора Маяковский Владимир Владимирович

Николай Бурлюк Смерть легкомысленного молодого человека Я отравился и не было никакого сомнения, что умираю. Легкий холод отрезвлял агонию бессильного тела, и странно привлекала внимание блестящая обертка банки с морфием. Пустынный и гулкий коридор университета

Из книги Кульбин автора Городецкий Сергей Митрофанович

Николай Евреинов Кульбин. Impressio Если взглянешь на работы Кульбина с точки зрения чистой техники, то непременно придешь к определению - дерзость размаха при кропотливо-осторожных приемах.Если взглянешь на них с точки зрения художественного содержания, - удивишься

Из книги Новый мир. № 8, 2000 автора Автор неизвестен

Владимир Губайловский Дар и покой К стихам Стихи мои, птенцы, наследники, душеприказчики… А. Тарковский. Ну вот, я стою перед вами, творец и создатель. Теперь спасайте. Своими словами закройте балконную дверь. Спасите от этого шага, иначе я просто уйду. Но если вы только

Из книги Каменный Пояс, 1986 автора Петрин Александр

Николай Година КОМАНДИРОВКАЧиновник, тусклый индивид,Лицо подняв от протокола,Демократично молвил: «Коля,Смотри какой в окошке вид!Абсурдно даль не замечатьИ хвойный мир за этой далью...»И неврученною медальюБлеснула в ящике печать.И я махнул на Крым рукой,Подался в

Из книги Невидимая птица автора Червинская Лидия Давыдовна

«Что, если все в тебе – мятежность и покой…» Что, если все в тебе – мятежность и покой, И то, о чем совсем не надо слов… Что, если ты, измученный такой, Опять простить (в который раз?) готов. Не надо пить вина, В нем тоже правды нет. Так лучше. Ключ к сердцам умышленно

Из книги Последние поэты империи автора Бондаренко Владимир Григорьевич

НИКОЛАЙ ТРЯПКИН Вербная песняЗа великий Советский Союз!За святейшеее братство людское!О Господь! Всеблагой Иисус!Воскреси наше счастье земное.О Господь! Наклонись надо мной.Задичали мы в прорве кромешной.Окропи Ты нас вербной водой.Осени голосистой скворешней.Не держи

Из книги Галдящие «бенуа» автора Бурлюк Давид Давидович

НИКОЛАЙ РУБЦОВ Видения на холмеВзбегу на холми упадув траву.И древностью повеет вдруг из дола!И вдруг картины грозного раздораЯ в этот миг увижу наяву.Пустынный свет на звездных берегахИ вереницы птиц твоих, Россия,Затмит на мигВ крови и в жемчугахТупой башмак

Из книги Каменный пояс, 1978 автора Бердников Сергей

Николай Бурлюк О пародии и о подражании Нами на днях от нашего друга, известного поэта Б. Н. Л., получено письмо, несколько строк которого мы считаем необходимым поместить здесь: «Милые Н. и Д.! Только что прочел, очевидно, на днях вышедшую в Казани довольно большую книгу -

Из книги Чужая весна автора Булич Вера Сергеевна

Из книги Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика [сборник] автора Гриценко Александр Николаевич

«За днями дни - безрадостный покой…» За днями дни - безрадостный покой, Души ненарушимое молчанье, И черной ветки, ветки неживой, Над фонарем беззвучное качанье. Не сказаны ли мною все слова? Но нет еще единственного слова, Последнего, скрепляющего шва, Чтоб я могла

Из книги Пантеон российских авторов автора Карамзин Николай Михайлович

История первая (возможная). Вечный покой В подземном переходе Сергей и Людмила отстали, они хотели поговорить о странном поведении Новиковского, но не успели: их внимание привлекла странная нищая бабушка, перед ней лежала шапка с милостыней, а в руках она держала

Из книги автора

Поповский Николай Профессор. Родился около 1730 года, умер в 1760 году.Он всего более известен переводом славного «Опыта о человеке» – «Essay on man». Ломоносов называл Поповского надеждою российского Парнаса и весьма усердно хвалил его. В самом деле, некоторые места «Опыта»

ПОЭТ, ИЗМЕНЯЮЩИЙ ВЕЩИ

Фигура Николая Шатрова (1929-1977) не вписывается в существующие клише. Прoклятый поэт, почвенник... Элементы чего-то подобного можно уловить, но свести поэтическую судьбу Шатрова к определенным этикеткам невозможно. Это касается и того контекста русской неподцензурной поэзии, в котором Шатров volens nolens существовал: ни с одной школой, группой, ни с одним кругом его не удается связать, хотя и с участниками так называемой “группы Черткова” он находился в отношениях “дружбы-вражды”, и со смогистами был связан.

Шатров - отдельный. Во всем, и, в первую очередь, - в своей поэтике. Впрочем, определенные переклички с другими авторами, конечно же, у него есть. К примеру, Владимир Алейников ставит Шатрова в один ряд с такими поэтами, как Александр Величанский, Леонид Губанов и сам Алейников, и поясняет: “эти поэты... являются не только лириками, но и эпиками, и современный эпос частично уже написан, но не одним человеком, а несколькими людьми, а частично еще создается. И форма его иная, чем прежде... Это новый современный, совсем особенный, да еще и русский эпос - именно собрание всех написанных поэтом вещей, объединение их в одно целое”.

Интересно, что Алейников называет поэтов, которых нечуткий критик объявил бы графоманами - по причине грандиозности корпуса их текстов. Это и впрямь “графомания” - в безоценочном смысле любви к письму. Конечно же, склонность писать много никак напрямую не влияет на качество поэзии и говорит лишь об определенном темпераменте данного автора. Важно другое: существует как минимум два типа поэтов (я говорю только о знаковых фигурах новейшей русской литературы, не рассматривая вопрос о “плохом письме”, дилетантизме и т. п.). Одни из них, например Шатров (а из более ранних – Федор Сологуб), оставляют огромное наследие, другие (вспомним хотя бы Михаила Ерёмина) всю жизнь словно бы составляют одну книгу.

Так вот: в случае многопишущих поэтов усложняется задача, которая стоит перед публикаторами их текстов. Если представить “изборник”, в котором стихотворения автора попадают в адекватный контекст, то в книге может оказаться много лакун и пустот. Именно такова первая шатровская книга, “Стихи” (Нью-Йорк: Аркада; Arch, 1995. Сост. Ф. Гонеонский, Я. Пробштейн), и ее недостаточность, “пористость” отметил в уже цитированной статье Алейников. Другой путь для публикатора - издать тот или иной авторский цикл, сборник так, как хотел бы его видеть поэт, - при этом заведомо отказываясь от представления всего творчества, ограничиваясь определенным, узким периодом времени. Такова вторая книга Шатрова – “Переводы из себя” (Сборник стихов 1977-1975 гг. М.: Третья волна, 2000. Сост. Ф. Гонеонский).

Во всяком случае, и один, и другой тип издания предлагают нам лишь свидетельство о поэте: фрагменты, обломки. Если произведение в полном смысле слова - это вся совокупность текстов, весь корпус в целом (именно он, по Алейникову, и является “эпосом”), то по любому неполному изданию мы можем судить лишь крайне приблизительно.

Издание нового, весьма объемистого тома шатровских стихотворений скорее относится к первому типу - это “изборник”. “Стихотворений и поэм Н. Шатрова хватит еще на шесть томов”, - пишет редактор и составитель книги Феликс Гонеонский, друг покойного поэта и пропагандист его творчества. Впрочем, и представленный корпус текстов позволяет сделать вывод о характере шатровской поэтики; к тому же несколько поздних авторских книг или циклов (разграничить эти понятия в случае самиздатского бытования текстов не всегда удается однозначно) представлены в книге почти полностью.

Есть странное ощущение, будто Шатров совмещал в себе самым удивительным образом два, казалось бы, противоположных способа поэтического существования: визионерство и позерство (последнее слово использую не в качестве негативной оценки, а как обозначение сознательного конструирования своей судьбы, жизнетворчества - быть может, несколько навязчивого). Вот, например, как Шатров поддерживает жизнь Мифа о Поэте, как бы противопоставляя стратегию своего творчества иным стратегиям, существовавшим в андеграунде, стратегиям, условно говоря, авангардным или постмодернистским:

Как хорошо, что ты - поэт

И можешь жить землей и небом,

Питаться воздухом и хлебом

(Хоть ничего дороже нет).

(“Самое гениальное”)

Стихи неведомые миру...

Свою невиданную лиру

Невидимый таит поэт.

(“Сонет при свечах”)

И в то же время - визионерское бормотание:

Заверни себя в пальто,

В страх и из дверей,

Как из тела - из авто,

Выйди из зверей.

Из себя, из плоти пор

Паром изойди...

Спор напрасен. С этих пор

Некуда идти.

(“Поэма на четыре вкуса”)

Такая двойственность характерна для многих поэтов-одиночек “бронзового века” (так, мне представляется, что в некоторых отношениях к Шатрову близок - эстетически, не идеологически - Леонид Аронзон). В некоторых стихотворениях мифологизирование роли поэта и визионерство соединяются:

Поэт, изменяющий вещи

И все существа заодно,

Ужели и вправду ты вещий,

Ходящий и в храм и в кино?

(“Баллада о поэте”)

Николай Шатров - поэт крайне неровный, но и сама эта неровность предстает скорее плюсом его поэтики, нежели минусом. Некоторые стихи, кажущиеся формально неудачными, предстают, при внимательном рассмотрении, шедеврами поэтического примитивизма, сравнимыми с лучшими стихами основателя лианозовской школы Евгения Кропивницкого. А другие стихи кажутся почти “парнасскими” благодаря своей четкости и выделанности. Таков, к примеру, “Ясный сонет” (из наиболее ярких стихотворений Шатрова):

Нас для себя Бог создал, помни это

И не бунтуй, подопытный зверек.

Пока еще игрушечна планета,

Пусть не идёт нам мирозданье впрок.

Но все же наша песенка не спета!

Господь не зря на муки тварь обрек:

Мы служим высшему, как стих поэта,

И провиденье - не бездушный Рок.

Придет пора - игрушка станет вещью,

Вещь - существом, с другими наряду...

Сама первопричина дышит жертвой:

Жизнь только внешне кажется зловещей,

В лаборатории, а не в аду, -

Ты, человек. Морская свинка - герб твой!

На фоне разнообразнейших поэтических экспериментов второй половины XX века творчество Николая Шатрова может показаться излишне традиционалистским. Доля правды в таком ощущении есть - по типу поэтического сознания Шатрову, безусловно, ближе такие хранители памяти о Серебряном веке, как Пастернак, Тарковский, Антокольский, нежели многие его современники (те же “чертковцы” или лианозовцы).

Но при этом по результатам своего творчества Шатров - несомненный экспериментатор; новаторским кажется ускользание от любых определений, от любых рамок. Теперь, будем надеяться, настает эпоха взвешенных оценок, и многие ценители постепенно начинают осознавать место Николая Шатрова в русской поэзии. Место пусть второстепенного, но классика.

Данила Давыдов

Русский поэт Николай Шатров

Однажды я шёл босиком по песчанному берегу моря возле Клайпеды и наступил на камень. Пальцами ноги я поддал его из песка, и он отлетел в сторону, сверкнув на солнце золотой искоркой. Я поднял камень и увидел, что это был приличный кусок янтаря. Я воодушевился и стал рыть песок вокруг места находки и кругами уходил от него всё дальше и дальше, пока не понял, что поиски бесполезны - янтарь был подарком от моря.

К чему я вспомнил об янтаре? А к тому, что с распространением Интернета людей прорвало на творчество, особенно, на стихи. Все возомнили себя поэтами, регистрируются на сайте "стихи.ру" и помещают в своих дневниках свои стихи обязательно с номером регистрации, боясь, очевидно, что их уникальные вирши кто-нибудь присвоит.

Но дело в том, что настоящих поэтов сущие единицы, они, как один кусок янтаря на пустынном побережье, и эти поэты незаметны в массе стихоплётов и откровенных графоманов, как тот же янтарь незаметен в массе песка. Их помогает отыскать лишь случай или совет истинного знатока поэтического слова.

Вот один из настоящих поэтов - Николай Шатров.

Каждый миг не похож на другой,
День и ночь мы несемся сквозь время.
Хочешь знать, что такое покой?
Это роста духовного семя.

Шатров Николай Владимирович. Родился 17 января 1929 года в Москве. Умер в 1977 году в 48 лет. Его отец, В. А. Михин, происходил из древнего княжеского рода, родословная шла аж от Ивана Калиты. Михин был знаменитым врачом-гомеопатом, был широко образованным человеком, общался со многими известными в российской истории людьми, например, с Луначарским. Николая воспитывал отчим-художник, но светлый образ отца он берёг в памяти до последних дней.
Мать, О. Д. Шатрова, была красавицей, светской дамой, актрисой, а позже - заслуженной артисткой республики.
Николай носил её фамилию.

В 1941 году мать и сын эвакуировались в Семипалатинск, там Николай закончил среднюю школу. С 1945 года учился в педагогическом институте, одновременно работая в областной газете "Прииртышская правда" литсотрудником. Однажды он принёс в газету свои первые стихи, но вместо публикации газета поместила разгромную статью, обвиняющую молодого поэта в безыдейности.

Я никогда не согрешу:
Душа тиха.
Я только Господом дышу
Из уст стиха...

Два курса Шатров учился на факультете журналистики Казахского Государственного университета в Алма-Ате. Из Казахстана переехал на Урал. В 1950 году с помощью Пастернака вернулся в Москву и был принят вне конкурса в Литературный институт имени Горького на отделение поэзии.
Затем учился в MГУ на факультетах журналистики и философии, но из-за болезни учёбу был вынужден оставить.

О, да воскреснет всех усопших прах!
Пусть смерть с косой сидит на черепах их.
Не шар земля, она – на трёх китах,
придуманная Богом черепаха.
Кит первый – верность. Мужество – второй.
А третий – бесконечная надежда.
Сто тысяч раз глаза мои закрой –
сто тысяч раз любовь откроет вежды.

По свидетельству В. Хромова, Пастернак однажды после концерта в музее Скрябина сказал, что из молодых поэтов он ценит Виктора Бокова, Евгения Винокурова, Бориса Слуцкого и "нашего Кику", так звали Шатрова.

Николай Шатров обладал познаниями в разных областях – в философии, религии, истории, в медицине, магии, оккультных науках, в литературе и технике. Он обладал даром исцеления, мог предугадывать будущее. Шатров был блистательный собеседником беседы с ним буквально завораживали присутствующих.
Его любили женщины - преданно, пылко и возвышенно.
А ещё Шатров очень много читал. Круг его чтения был столь широк, что некоторые даже удивлялись, как он всё это усваивает.

На свете нет
Запретных нег.
И лучший цвет -
Рассветный снег.
Та белизна
С голубизной
Из полусна,
Где голый зной.
Та смуглота,
В которой юг.
И роза рта,
И стебли рук.
Расту, расту
Не в высоту,
А в глубину,
В свою вину.
Во мглу, к греху,
Что кровь ожег.
А наверху
Снежок, снежок...

Издатели отвергали стихи Шатрова, а знатоки поэзии сразу приняли и полюбили их и помогали Николаю чем могли. Например, Борис Пастернак высоко оценил поэзию Шатрова и оказывал ему дружескую и материальную поддержку, чтобы тот не просто мог выжить, но и мог творить. Чтобы иметь средства к существованию, Шатров брался за любую работу - служил в музее имени Скрябина, в Третьяковской галерее и т.д. Эти должности были малооплачиваемы, лишь отнимали время от стихов, но давали радость другого рода - общение с замечательными людьми, работавшими в этих учреждениях.

Дружбой с Николаем гордились писатели, учёные, музыканты, художники, рабочие и сельские жители. Это были люди разных поколений, различных жизненных интересов и характеров, но они все находились под невероятным обаянием личности Шатрова.

Николай Шатров, фотокор газеты "Прииртышская правда" Владимир Дронов и Рафаэль Соколовский.

Дружба достойными людьми скрашивала жизнь Шатрова, но не спасала. Шатров знал себе цену и не желал себя ломать, чтобы втиснуться в примитивные рамки официальной действительности. Родиться личностью легко, трудно личностью оставаться. У Шатрова были срывы, сомнения, тяжёлые раздумья, он искал поддержку даже в алкоголе, но вера в себя, в свою стезю и упорная работа поэта уберегли его от привычного рока русского интеллигента - пьянства. Спасали стихи, только они давали ему душевный покой и "бесконечную надежду".

Я не стихотворец. Я поэт.
Сочинил и вслух произношу.
И меня в живых на свете нет,
Хоть как будто бы хожу, дышу...

Однажды Шатров спросил у жены: "48 лет - это много или мало?" Она ответила, что мало.
- "А 49 - много? Она ответила, что 49, пожалуй, многовато.
- "Вот и я думаю, что многовато".
Было ли это шуткой неизвестно, но Шатров умер на 49-м году жизни. В конце марта 1977 года у него случился сердечный приступ.
"Маргарита, отвори мне кровь!" - успел прохрипеть он жене. Врачи в больнице помочь не смогли.

Николай Шатров при советской власти не публиковался. Он плохо вписывался в "формат" советской поэзии. Издатели и критики, по словам Рафаэля Соколовского, всю жизнь вменяли ему, что в его поэзии нет социального оптимизма, а есть только упадничество.

На земле у всех людей дела,
У поэта - праздник целый век.
Жизнь моя напрасно не прошла,
Потому что я - не человек.

В начале 1980-х годов Владимир Алейников долго и безуспешно пытался издать стихи поэта за рубежом, и только в 1995 году в Нью-Йорке вышла первая книга поэта "Стихи". В период перестройки появились публикации стихов Шатрова в журналах. Изданы три книги, содержащие лишь малую часть из поэтического творчества Николая Владимировича.

Стихи Шатрова до сих пор ходят в списках у любителей настоящей поэзии, и надо сделать так, чтобы имя замечательного русского поэта стало широко известным. Такие стихи стоит перепечатывать, копировать, цитировать и распространять, имя замечательного русского поэта должно стать в один уровень с представителями русской литературной классики.

Я сын Земли и не созрел для Рая,
Мне нравится живая красота.
Любовью человеческой сгорая,
Моя душа ребячески проста.

А святости во мне нет ни на ноготь,
Весь грешен я от головы до ног.
Чтоб женщину руками не потрогать,
Я удержаться никогда не мог...

Не осуждай поэта, о Создатель!
За то, что он родился, дуралей...
И таинство святое благодати
На голову нехитрую пролей!

"Стихи же его обладают такой светлой энергией, поле воздействия их видится столь обширным и мощным, что, полагаю, им суждены и долгая, прекрасная жизнь, и более счастливая, нежели у поэта, судьба."
"И тогда из ужаса сталинщины, из хаоса хрущёвской псевдооттепели, из мглы брежневского безвременья возникнут фигуры подвижников, наших сограждан, с невероятными нередко, а чаще с внешне обычными биографиями, но с изломанными судьбами, все свои творческие и физические силы отдавших, а порою и жизнь положивших во имя русского Слова."
В.Алейников

И счастье - путь. И горе - лишь дорога,
Которая познаньем дорога.
Побудем на земле еще немного
И убежим на звездные луга.
Какие травы там, цветы какие...
А спросит Петр, ключарь небесных врат,
Откуда мы? Ответим: Из России...
И прежде всех нас впустят в Божий Сад.

Николай Шатров

Неизданные стихи

О поэте Николае Шатрове

Только три стихотворения из трёх тысяч написанных было опубликовано при жизни Николая Шатрова, так как его творчество в советские времена считалось безыдейным и лишенным социального оптимизма. Между тем он продолжал в своей работе традиции Серебряного века поэзии. Николай Владимирович Шатров родился в 1929 году в Москве. В 1941-м вместе с матерью, актрисой О.Д. Шатровой, был эвакуирован в Казахстан, в Семипалатинск. Здесь в местной газете в 1946 году было напечатано его первое стихотворение. В 50-х годах жил на Урале. В Москву вернулся в 1956-ом и сблизился с Б. Пастернаком, которому посвятил несколько своих стихов. Он свел Бориса Леонидовича с французской слависткой Жаклин де Пруаяр, которая тайно переправила в Париж рукопись “Доктора Живаго”. Этот факт послужил поводом для создания режиссером Н. Назаровой документального фильма “Если бы не Коля Шатров”. Шатров жил летом на даче - в Пушкине, а в Москве его адрес был - ул. Авиационная, д. 74. Умер Николай Шатров в 1977 году от инсульта, сорока восьми лет от роду. Отпевал его отец Александр (Мень), поклонник его поэзии. Одна из первых больших посмертных публикаций стихов поэта в России появилась в 1999 году в журнале “Знамя” № 6 и называлась соответственно жизненному девизу Шатрова: “Аплодисменты - меньше тишины”. В 1995 году в Нью-Йорке вышла книга “Стихи”, в 2003 году в Москве - “Неведомая лира”.

Серый, последний из стаи,
Загнанный спрыгнул в овраг…
Ветер крапиву листает,
Всхлипы доносит собак.

Раны напрасно ты лижешь -
Снова в простор не уйдёшь!
Слышишь, погоня всё ближе…
Пулю клыком не возьмёшь.

Серый, последний из стаи,
Лучше попасть под ружьё!
Стыдно, чтоб сучка простая
В горло вцепилась твоё…

Если холуйка собака
Зверя подаст на свинец,
Кто по тебе будет плакать,
Серый степной удалец?

Громче охотничьи крики,
Слышно, как кони храпят…
Встань, запалённый и дикий,
Грудью под первый заряд!

Пусть ни один не набрешет:
Волк умирает, как трус…
Пусть твоя смерть не потешит
Злобный охотничий вкус!

Серый, из стаи последний,
Выйди навстречу судьбе!
Лес золотую обедню
Уж отслужил по тебе…

Солнце и ветер. Весенний свет.
Запах дождя, тепла.
Тёмной водою налитый след -
Видно, что лошадь шла.
Выцвело небо, и свет сильней
Сверху, как из стекла.
И с каждым днём всё сильней и сильней
Запах дождя, тепла.

1945

Мне не уйти от сложной простоты,
От Пастернака никуда не деться!
По кругозору и по росту ты
Напоминаешь девочку из детства.

Ту самую, что с бантиком в косе
Меня тогда дразнилками бесила,
Как позже мной её дразнили все,
До детских слёз не доведя насилу.

Теперь немного грустно и смешно,
Лишь вспомню, как томительно упорно
За палец я держал её в кино
И караулил… около уборной.

Вечер жизни

Ветер дует, надрывая душу…
Жизнь опять смертельно хороша.
Прислонись к земле и слушай, слушай!
О, оттуда этот шум в ушах.

Из зелёных трав и крови красной
Нам сварили брагу бытия.
Кто сказал, что пили мы напрасно?
Я не знаю лучшего питья!

Радость духа, опьяненье тела
И любви жестокая игра…
Ничему на свете нет предела
И всему, всему своя пора.

Лишь когда иссякнут жизни силы,
Ты утихнуть сердцу повели
И потребуй отдыха у милой
Утомляющей тебя земли.

26.V.52

Опять знакомая тревога
Разбудит в сердце старину
И от немилого порога
Душа уйдёт в свою страну.
От дисгармонии и фальши,
Неточных слов, неверных нот -
В глубины неба - дальше, дальше!
Туда, где Музыка живёт.
Её услышу - всё забуду,
И отзвуком иных стихий,
Как Эхо, как второе чудо,
На землю явятся стихи.

1953

Заведомо не пытаясь
Стоять на одной ноге,
Во всём остальном я аист,
Небес секретный агент.

На крыше моё жилище
И в Африке зимний дом.
А здесь я - крылатый нищий,
Живущий чужим трудом.

Меня обожают дети,
Влюблённые свято чтут,
Которым на белом свете
Неплохо и там и тут…

Уходит Солнце на запад,
Месяц плывёт на восток,
Как стоящий тыщи за пуд
Розовый лепесток.

Светят бесплатно звёзды
И лягушки кричат…
Должное я им воздал
Возле озера Чад.

Впрочем, где это было?
Спутать немудрено:
Память моя - могила,
Илистое, словно дно.

1956

Снегопад 26.III.58 в Нижнем Тагиле

Сплошное нашествие снега.
Как будто вернулась зима,
Как будто весенняя нега
Себе изменила сама.

О, даже дышать стало нечем -
Он лезет и в ноздри, и в рот!
“Ах, шельма, недаром ты мечен!”
- На март во всё горло орёт.

Шлифует снежинками душу,
Царапает сердце тебе,
За шиворот лезет и в уши -
Товарищ земли по судьбе...

Как будто в каком балагане
Обсыпаны люди мукой…
Буянит вовсю, хулиганит.
Но дорог он только такой.

Пока не упал, засыпая,
Надравшийся в лоск без пути…
Пока он - стихия слепая,
Попробуй его запрети!

Одна осталась радость - книгу
Давно желанную купить,
Как Фауст, причастившись мигу,
Ход времени остановить.
К груди прижав блаженства свёрток,
Взмыть на седьмой этаж небес.
Как ангелы возносят мёртвых
На лифте плавно крыльев без.
Да, вот душа сама! И пахнет,
И шелестит! Ей нет конца…
Цены нет! Пятен на листах нет…
Бог превращается в чтеца.

1959

Муки библиофила

Страстной мой путь по книжным магазинам…
Пройдусь по ним, как пьяница по винам.
Отвёрстые очам на выбор сотни книг.
Вернусь домой, больной от вожделенной муки.
Ведь чувствую - она в мои стремится руки!
А ночью в храме сна встают, как образа,
Угрюмых продавщиц надменные глаза.

1966

Памяти Фета

Для праздных взоров невидимки вроде,
Как тело, сбросив душный груз души,
Уж больше не нуждаясь в кислороде,
Пересечём земные рубежи…
И снова, снова в лунной колыбели
Дух воплощённый будет тихо спать,
И эти звёзды, - Бога ожерелье -
Из горсти в горсть вот так пересыпать.

Введенье

Вокруг всё просится в стихи.
В воде двоится рифмой небо
И увлекает наверхи,
Воображенью на потребу.

В трубу вытягивает дым -
Рукав овчинного тулупа.
Мы пристально за ним следим,
Хоть это кажется и глупо.

Смотри, как хрупок талый снег,
Как склеивается крахмалом.
Я не раскрыл бы век вовек
И слыл бы в людях добрым малым.

Но автономен мой зрачок,
Да и душа - такое дело, -
Чтоб я заспать её не мог,
Выносит за пределы тела.

4.ХII.69

Вступительная заметка, подготовка текста
и публикация Рафаэля Александровича Соколовского

 

Возможно, будет полезно почитать:

• Аббатство - это католический монастырь ;
• Самые распространенные расклады ;
• Быт и обычаи Обычаи и нравы 19 века ;
• К чему снятся жабы и лягушки: мужчине, девушке, женщине, беременной – толкования разных сонников ;
• Основные характеристики марса ;
• Должностная инструкция транспортного экспедитора ;
• Татаро-монгольское иго или история о том, как ложь стала правдой ;
• Журавль толкование сонника ;